С 26 сентября по 4 ноября 2020 года на борту научно-исследовательского судна «Академик Мстислав Келдыш» работала международная комплексная экспедиция по изучению текущего состояния сибирского арктического шельфа. Личные впечатления одного из участников экспедиции приводятся ниже. Как и любые личные впечатления, они не могут претендовать ни на абсолютную объективность, ни на полноту, для которой не хватит ни места, ни таланта автора, – поэтому, если кто-то из других участников восемьдесят второго рейса «Келдыша», прочитав эти заметки, скажет, что всё было не совсем так (или даже совсем не так), автор не будет возражать. Пусть многомерная картина жизни складывается из уникального опыта каждого из нас.

Лунный свет пробивается сквозь низкие клочковатые тучи. Иногда их рваные края размыкаются, и ночное светило выхватывает из темноты седые гребни волн на растревоженной поверхности моря. Небо выстреливает снежными зарядами. Ледяной ветер свистит в ушах. Я ещё больше надвигаю капюшон и плотнее застёгиваю ворот куртки: моя очередь бросать ведро.

Одна за одной стремительно исчезают с палубы верёвочные петли, пластиковая ёмкость с железным утяжелителем уходит по наклонной траектории вперёд и вниз и ударяется о воду. Теперь нужно выждать несколько секунд, в течение которых ведро наполнится, а затем плавно, но быстро потянуть его вверх, не дать расплескаться, врезавшись в высокую волну. Мокрый линь скользит в ладонях, ледяная вода быстро пропитывает перчатки. Ещё усилие... ещё… И вот, рука хватает верёвочную оплётку ведра. Очередные семь-восемь литров забортной воды (редко удаётся зачерпнуть больше) перелиты в пластиковую бочку на палубе.

Напарник перекрикивает свист ветра:

– Всё! Давай теперь я...

– Нет, подожди, я только один раз бросил.

Эту смену мы работаем вдвоём с Вадимом, чередуясь после каждых двух бросков. Вадим – сотрудник Института океанологии в Москве и, в отличие от меня, опытный «морской волк» не с одной экспедицией за плечами. На судне он возглавляет отряд дистанционного зондирования океана, – вон он, их лазерный лидар, прочно закреплённый над фальшбортом, ровно мерцает зелёным огоньком на вспененных волнах среди летящего густого снега. Лазер и... ведро. Один из парадоксов технологического века.

«Келдыш» вторые сутки идёт вдоль северо-западного побережья полуострова Таймыр. Прошлой ночью мы здесь обнаружили следы нефтепродуктов – свидетельства летней масштабной аварии под Норильском – и теперь продолжаем брать пробы с поверхности моря. Экспедиционная система отбора забортной воды, так называемая «протока», для наших целей не подходит. Она отбирает примерно с трёхметровой глубины, нам же нужен самый верхний слой, где и могли остаться фрагменты нефтяной плёнки. Поэтому черпаем забортную воду так, как это делали моряки во все века, – ведром.

Смена закончилась. Я гашу свет в каюте и с наслаждением вытягиваюсь на койке в предвкушении нескольких часов отдыха. С каждым днём солнце уходит всё дальше за экватор и ночь забирает всё большую часть суток. Уже не так далёк тот день, когда она воцарится здесь полностью, и солнце скроется, чтобы снова показаться на этом краю Земли только на следующий год. Что меня привело сюда, в арктические моря, чего ищу вдали от привычной жизни? Нового опыта? Безусловно. А ещё – нового осознания, избавления от того наносного, что липнет к нам в повседневности. Если одним словом, то – обновления.

Мерная качка убаюкивает... Скрипят переборки... Негромко и ровно стучит машина…

***

Архангельск. Морской порт. Весь день двадцать шестого сентября – солнечный и по-летнему тёплый – продолжается погрузка. Поднимаемые портовым краном, стальные железнодорожные контейнеры с экспедиционным оборудованием один за другим взмывают над причалом, проплывают высоко над головой в синеве северного неба и плавно опускаются на палубы. Груз поменьше переносит судовой кран, которым с дистанционного пульта управляет лично боцман. Участники экспедиции – из разных городов и стран, молодые и не очень, все трижды протестированные на пресловутый коронавирус, – сменив уже ненужные медицинские маски на обязательные при таких работах строительные каски, снуют между причалом, палубами, лабораториями и каютами, перетаскивая бесчисленные разнокалиберные ящики, бочонки, катушки с намотанными на них проводами, бухты верёвок и шлангов...

Нас на борту «Келдыша» около ста человек. Примерно тридцать – команда. Шестьдесят девять – научный состав экспедиции, представленный участниками (с востока на запад) из Владивостока, Томска, Нижнего Новгорода, Архангельска, Москвы, Санкт-Петербурга и Стокгольма. Таким образом, номинально экспедиция российско-шведская. Фактически же она ещё более интернациональна, поскольку команду Стокгольмского университета, возглавляемую истинным потомком викингов, членом Шведской королевской академии наук профессором Орьяном Густафссоном, составляют молодые исследователи из самых разных стран. Преимущественно из европейских, но также из Китая и Бразилии. Есть в стокгольмской команде и одна наша соотечественница. Высокая людская мобильность – одна из главных особенностей организации современной мировой (то есть западной) науки. Руководители проектов добывают деньги на исследования и зовут к себе в команду сотрудников со всего мира. Те легко срываются с мест и летят, пересекая границы одну за другой, чтобы осесть на несколько лет в каком-нибудь известном университетском центре. Потом – новый переезд и новая ступень научной карьеры. С одной стороны – интернационализм и энтузиазм научного познания, лучшие лекарства от предрассудков. С другой, как и всюду, – проявление современного глобального капиталистического мира, с его жёсткой конкуренцией, заставляющей людей без остановки «бежать вверх по эскалатору, идущему вниз». В особенности, если ты – женщина, вынужденная доказывать свою состоятельность патриархальному миру по правилам этого самого патриархального мира – доминирования и конкуренции.

...На погрузке не обходится без происшествий. Весельчак Вэйчао из нашей группы водной органики (кодовое словосочетание – «Water Org») роняет себе на ногу что-то тяжёлое и временно выбывает из строя. Неразлучные красавицы Аня, Соня и Саша тут же окружают его заботой, оказывают первую помощь, после чего доставляют в судовой лазарет. «Я понял, – говорит пострадавший, – почему у вас это так легко получается, вы же (от себя добавлю: благодаря причудам штатного расписания МГУ) с кафедры медицинской химии!» Неунывающий, он вновь работоспособен и продолжает улыбаться и шутить, только слегка хромает.

Дружно оборудуем лабораторию: размещаем и крепим фильтровальную установку, насосы, штативы для сорбционных колонок, протягиваем шланги. Расходные материалы и объёмистые бутыли с реактивами для подкисления проб воды и активации сорбента распределяем по ящикам в столах. Моя головная боль – четыре кубометровых пластиковых контейнера («еврокуба»), которые нужно разместить на открытой палубе над лабораторией. Предварительно отфильтрованная морская вода, взятая напротив мест впадения в Северный Ледовитый океан великих сибирских рек, будет из них поступать в колонки, заполненные сорбентом для сбора растворённой природной органики. Выбранная нами под контейнеры удобная площадка уже кем-то занята, и темпераментный «арктический бразилец» Фелипе начинает ругаться по-португальски. Отведя душу, быстро успокаивается и произносит уже по-английски, обращаясь ко мне: «Не переживай, мы всё решим». Вскоре мы находим место напротив трапа на шлюпочную палубу, фиксируем контейнеры крепёжной стропой и через иллюминатор соединяем шлангами с лабораторией.

– Hello, Water Org! – На пороге появляется искромётная Инна. Невысокая, в маленьких очочках, но за этой хрупкой внешностью скрывается стойкая и надёжная натура. Инна из Финляндии, седьмой участник нашей сборной команды. Сейчас ей нужна помощь с подготовкой рабочего места, которое находится в другой части судна, рядом с открытой носовой палубой – баком. Там трудятся гидрохимики. В дверной проём свисает объявление, выведенное каллиграфическим шрифтом на листе белой бумаги: «Вход в лабораторию не танцуя запрещён!» (когда начнётся качка, соблюдение этого запрета станет автоматическим). Сюда вместе с Фелипе и несколькими ребятами из других отрядов мы и затаскиваем тяжеленную вакуумную установку для фильтрации небольших проб воды. Взятые батометрами с разных глубин, они позволят нам получать профили взвешенной и растворённой органики – от поверхности до придонного слоя.

В рейс выходим уже в темноте. Захваченные ощущением торжественности момента, все высыпают на открытые палубы. Разбегаются рабочие катера, уступая нам путь, портовые огни, отражаясь в чёрной воде, медленно плывут навстречу. Я не сразу понимаю, что судно уже отошло от причала и пятится кормой, чтобы выйти из протоки. Открывается широкий разлив Северной Двины, «Келдыш» разворачивается высоким носом по направлению к близкому полярному кругу и замирает на месте. Далеко на горизонте обсидиановая гладь реки сливается с ночным небом. Медленно текут последние секунды... Вахтенный помощник капитана с ходового мостика отдаёт по судовому телеграфу команду машинному отделению: полный вперёд!

Ночной отдых после дня погрузочных работ оказался несбыточной мечтой. Когда вечером я уже собрался покинуть лабораторию, оставив на завтра её дальнейшее обустройство, примчался глава стокгольмской группы Орьян Густафссон и предложил заняться отбором проб с поверхности моря. Не откладывая. С места – в карьер.

– Ведь в здешних водах этого ещё никто не делал! Если проследить изменение состава растворённой органики по мере продвижения от устья Северной Двины в море и роста солёности морской воды, можно получить и опубликовать очень интересные данные.

Что ж, наука, как и любая другая муза, требует жертвенного отношения к себе. Задача, в общем-то, несложная: дождаться, когда гидрологи закончат монтаж системы отбора забортной воды, после чего следить за показаниями уровня солёности и отбирать пробы по мере его роста. Но мы с Орьяном не учли влияния сильного в этих местах прилива. В устье солёность воды оказалась неожиданно высокой, около двадцати промиле, а к утру, когда начался отлив, пошла на убыль – вопреки нашему продолжающемуся удалению в море.

Спать ушёл в половине четвёртого. Подъём в семь.

В первое утро рейса с палубы надстройки открывается простор Белого моря. Берегов не видно. Устойчивый ветер в левую скулу судна гонит невысокую волну. По правому борту опрокинутый веер бледного солнечного света пробивает плотный облачный покров. По открытой галерее вдоль гидрологической и гидрохимической лабораторий совершает утреннюю пробежку Фёдор Филиппыч, старший матрос «Келдыша». На нём только спортивные шорты красного цвета, вязаная шапка и кроссовки, что составляет разительный контраст со мной, упакованным в тёплый комбинезон и куртку. Ветер треплет клочковатую седую бороду моряка. Мы приветствуем друг друга, и я спускаюсь на главную палубу – хочу до завтрака успеть заглянуть в нашу лабораторию водной органики (на судне она называется фильтрационной).

Ежеутренняя производственная «летучка» у нас в экспедиции зовётся важно: «научно-технический совет», проходит он в конференц-зале «Келдыша». Здесь я впервые вижу капитана, – вон он, скромно сидит с противоположного края длинного стола и просматривает какие-то бумаги. Задерживаюсь взглядом на его южных, казачьих чертах: у капитана крепкие скулы, «степной» разрез глаз, коротко стриженные седые усы.

О нашем капитане следует сказать особо. Зовут его Юрий Николаевич Горбач – такая у него морская, «китовая» фамилия. Родом он из Дагестана, а значит, вырос на Каспии. После службы на Балтийском флоте остался в Калининграде, где окончил высшее инженерно-морское училище. Судно «Академик Мстислав Келдыш» Юрий Николаевич принял в 1994 году и с тех пор водит его – вот уже более четверти века. Это при нём судно снималось в фильме «Титаник» и вертолёт с актрисой Глорией Стюарт, игравшей героиню фильма, Розу, в старости, – садился на носовую палубу «Келдыша», а батискафы «Мир-1» и «Мир-2» с кормы опускались к знаменитому затонувшему лайнеру и проводили глубоководные съёмки. Это при нём те же глубоководные аппараты участвовали в герметизации останков атомной подводной лодки «Комсомолец» и готовили к подъёму со дна погибший ракетоносец «Курск». Последние годы, после работ на Штокмановском газоконденсатном месторождении, «Келдыш» под бессменным командованием Горбача совершает рейсы преимущественно в арктические моря.

Днём группа водной органики продолжает обустраивать лабораторию. «Стокгольмцы» обучают «москвичей» работе на фильтровальной установке. Фелипе терпеливо разъясняет:

– Ребята («guys»), в этом нет ничего сложного. Нужно следить за показаниями манометров, и когда стрелка подползёт вот к этой отметке, это будет означать, что фильтры забились. Тогда мы закрываем вон тот кран и меняем их. Новые фильтры берём вон там...

– А старые убираем в морозильник?

– Да. Но сначала нужно их правильно упаковать и надписать – сейчас покажу, как...

И Фелипе начинает выводить фломастером на упаковке условные обозначения...

А ещё нужно регулярно записывать текущие показания приборов в журнал – на тот случай, если диск сломается и данные с компьютера пропадут. Бумага, всё-таки, надёжнее. А ещё – учитывать, что правый манометр слегка «привирает» и вносить поправку. А ещё – при падении давления до нуля, означающем, что танк с отобранной пробой пуст, бежать на палубу и выключать насос... И т.д., и т.п.

Фелипе – бразилец. Одна ветвь его предков прибыла в Новый Свет из Италии, другая – из Японии, и сам он носит японскую фамилию Мацубара, а с Томазо, геологом из Рима, обменивается фразами по-итальянски. Про таких, как Фелипе, говорят «отличный парень» – надёжный, умелый и неунывающий.

Около девяти вечера «Келдыш» пересекает Северный полярный круг. Внешне не происходит ничего торжественного. Развлекаю себя мыслью о том, что полярный круг – не экватор, а значит, новичков купать в море не будут и можно не прятаться. Что ж, это гуманно, вода здесь очень холодная. Сегодня двадцать седьмое сентября, с момента выхода из Архангельска прошли только сутки, но мне они кажутся, по меньшей мере, неделей. Таков эффект уплотнения времени, заполненного новыми впечатлениями.

С четырёх до восьми вахту несёт Александр Иванович, старший помощник капитана. В семь часов он приветствует экипаж и экспедицию по внутрисудовой связи пожеланием доброго утра. Рассказывает, где идём, какая за бортом погода. Напоминает текущую дату и сообщает об отмечаемых в этот день профессиональных праздниках, поздравляет причастных. На двадцать восьмое сентября приходится Международный день всеобщего доступа к информации. Полагаю, с этой датой можно смело поздравлять всю экспедицию и вообще всех любознательных людей.

Я встаю пораньше, чтобы успеть принять утренний душ. Гимнастику переношу на середину дня (в надежде, что время будет). Выхожу на палубу. Только что прошли Канин нос. Оставшееся позади Белое море – лишь залив моря Баренцева. «Брянцухи», как говорят матросы. Качает размеренно – зыбь. Свинцовые волны катятся навстречу, крепкий ветер срывает с них пену и рассыпает хрустальным шлейфом мельчайших брызг, которые вспыхивают в лучах низкого солнца. Стою, завороженный этой красотой.

– Радугу видишь? – внезапно раздаётся голос. Оборачиваюсь. Рядом со мной стоит Фёдор Филиппыч в обычном для него утреннем наряде и показывает рукой повыше линии горизонта. Вот он, острый глаз моряка! Теперь и я вижу, как поверх сгущения хмурых облаков проступает, подобно голограмме, кусочек радуги.

Филиппыч – не единственный бегун на судне. Василий, шестидесятичетырёхлетний инженер-исследователь из Томска и заядлый фотограф, вот уже в течение трёх лет пробегает раз в неделю марафонскую дистанцию, – в любую погоду, в любом месте, куда его забрасывает жизнь. Не стал Василий отступать от своего обычая и в рейсе. Наматывать отмеренные круги по палубе он обычно начинал в полночь по судовому времени, чтобы никому не мешать, и заканчивал к утру.

Вот он появляется в дверях:

– Андрей, вы что, круглые сутки работаете?

– Нет, конечно. Это у вас как-то получается заглядывать к нам аккурат в те моменты, когда я в лаборатории один.

Василий называет подмеченную мной закономерность его появлений «эффектом Константинова», хотя, по-моему, это эффект Леонтьева (Леонтьев – фамилия Василия).

Пока судно движется к району работ, у участников экспедиции есть возможность поделиться друг с другом какими-нибудь интересными результатами своих научных изысканий. Для этого по вечерам в конференц-зале «Келдыша» проводятся семинары. Сегодня выступает начальник экспедиции, заведующий лабораторией арктических исследований Тихоокеанского океанологического института во Владивостоке Игорь Семилетов. Более двух десятков лет он занимается исследованиями на арктическом шельфе Сибири, изучая взаимосвязь состояния подводной мерзлоты и содержания в атмосфере арктического региона планеты парникового газа метана.

На экран проецируется карта сибирской части Арктики, разные участки шельфа и зон береговой эрозии окрашены в различные цвета. Игорь Петрович рассказывает о геохимических изменениях, вызываемых вымыванием органики из оттаивающей   мерзлоты, говорит об эмиссии в атмосферу метана как биогенного, так и абиогенного происхождения, хорошо различимых по изотопной сигнатуре – соотношению стабильных изотопов углерода. Идёт ли речь о высвобождении из мерзлоты только древнего метана в результате изменения температурного режима, или же из вымываемой органики под действием микроорганизмов образуется новый метан? Уже на берегу, в лаборатории природных гуминовых систем химического факультета МГУ, спектральными методами магнитного резонанса будет изучен молекулярный состав собранных нами образцов органического вещества воды и донного грунта. Результаты исследования помогут получить ответ на поставленный вопрос.

На все семинары приходит Роман, старший электромеханик судна. Говорит, мало что понятно, потому что по-английски, но всё равно интересно. Раньше Роман ходил на торговых судах, теперь перешёл в научный флот. И что же? Бюрократии стало в разы больше.

– На каждую перегоревшую лампу дневного света нужно составлять акт в пяти экземплярах. Представляете, Андрей? В пяти! Заявка на материалы – это отдельная волокита: распечатай, подпиши, отсканируй... И кто, скажите мне, при такой бюрократии захочет работать в науке?..

Невольно вспоминается поговорка: «Хочешь загубить дело – создай комиссию». Или министерство, чего уж мелочиться!

В каютах, лабораториях, коридорах «Келдыша» – старые телефонные аппараты, ещё с дисковым набором. Служат для связи внутри судна.

– Люблю их, – с тёплой улыбкой произносит старший электромеханик. – Их очень просто чинить.

«Строение не может подниматься без конца», – писал Иван Ефремов в «Туманности Андромеды». Это относится и к усложнению технических устройств, и к усложнению жизни вообще.

Двадцать девятое сентября. Узнавать местоположение судна стало проще: рядом с гидрологичкой включили большой экран, на который проецируются данные спутниковой навигации. «Келдыш» продолжает идти на восток, в направлении Карских ворот – пролива между Новой землёй и островом Вайгач. До первого полигона работ остаётся ещё около двух суток пути.

Вместе с Аней, проявляя чудеса изобретательности, устанавливаем в лаборатории колонки с сорбентом для сбора органики. Провозившись весь день, убеждаемся, что взятые нами из Москвы непригодны, и тогда Вэйчао подбрасывает идею использовать специальные пластиковые картриджи, соединив их попарно. Это простое и изящное решение мы будем реализовывать завтра.

Вэйчао из Уханя, название этой китайской провинции на слуху с начала нынешней эпидемии, однако в Арктике, вдали от выпусков новостей и информационных вирусов, мы о ней очень быстро забыли. Здесь слушаем записи очень красивых музыкальных программ пекинского радио, которые Вэйчао иногда включает, когда трудится в лаборатории. Внешне наш китайский друг как будто неприметен: невысок, в больших очках – но сквозь них на мир смотрит пара очень пытливых, всё подмечающих и немного ироничных глаз. «Скажи, ты правда химик?» – спрашивает он меня, когда я собираюсь перелить разбавленную (о, боги, ну не концентрированную же!) кислоту из ёмкости в ёмкость, игнорируя резиновые перчатки. Его ровный весёлый нрав и готовность в любую минуту поделиться знанием, дать дельный совет, просто подставить плечо быстро располагают к себе. До Стокгольма Вэйчао работал в Германии, а на родине у него осталась семья, с которой он проводит дни отпуска.

Орьяна стокгольмские ребята за глаза зовут «босс» – с долей юмора, конечно. Он – поклонник Жака-Ива Кусто. Сегодня в конференц-зале после семинара Орьян просит своих раздать всем красные вязаные шапки – в точности как у членов команды знаменитого океанолога. На шапки нашита символика экспедиции: схематичное изображение профиля шельфового моря и сокращённое название «ISSS-2020» (что означает «Международная экспедиция по изучению сибирского шельфа, 2020 год»). Отличный подарок, спасибо!

Поздним вечером подходим к Карским воротам. Судно идёт в кромешной темноте и густом тумане, постепенно переходящем в дождь, а у меня в голове отчего-то настойчиво крутятся строки из печальной песни Александра Моисеевича Городницкого. Здесь, на «Келдыше», немало его коллег из Океанологического института.

Мы встретимся с тобой на острове Вайгач
Меж старою и Новою землёй.

Ночь проходит спокойно. Последнее утро сентября – безветренное, с узкой полосой солнца на горизонте – нас застаёт уже в Карском море. Здравствуй, Сибирь!

Экспедиция живёт по фиксированному – московскому – времени. Так удобнее для организации данных, нет путаницы во временнóй привязке отобранных проб. Чем дальше мы продвигаемся на восток, тем раньше по судовым часам начинается рассвет, постепенно смещаясь к полуночи, а заход солнца в утренние часы совсем не сложно перепутать с более привычным для них восходом. При этом световой день становится всё короче, всё ниже над горизонтом пологая траектория движения солнца.

На полпути от Карских ворот к полуострову Ямал «Келдыш» закладывает первую океанографическую станцию – так называется точка в океане, где судно останавливается для ведения экспедиционных работ. Из ангара рядом с гидрологической лабораторией по рельсам выезжает на бак и при помощи лебёдки опускается за борт розетта – погружная цилиндрическая конструкция, к которой крепятся океанологические зонды. В основном это батометры Нискина – продолговатые сосуды с клапанами, служащие для отбора воды с заданных глубин... Текут минуты. Александр – начальник гидрофизического отряда – даёт короткие команды в микрофон. Глубина в точке – 110 метров. Розетта с остановками проходит весь профиль от поверхности до дна и обратно и снова, уже с наполненными батометрами, оказывается в ангаре. Здесь к ней выстраивается заранее согласованная очередь жаждущих взять пробы – с разнокалиберными бутылками, пробирками, канистрами...

– Восьмой батометр свободен! Кто следующий?

– Я!

– Одиннадцатый свободен!..

И т.д.

По пять литров с пяти разных глубин берём и мы с Инной. Станция «тренировочная», основные районы работ ещё впереди, но начало положено.

Первый «полигон» начался вечером первого октября. От Обской губы «Келдыш» движется на север, делая запланированные остановки. Всего в этом районе Карского моря будет пять станций, их хватит на сутки работы. У команды водной органики задачи разнообразные. В лаборатории запущена система фильтрации: дрожат стрелки манометров, цифровые индикаторы показывают скорость потока фильтруемой морской воды. Ситуация под контролем – уроки Фелипе не прошли даром. Здесь же негромко шумят насосы, прогоняя уже отфильтрованную и подкисленную воду через сорбционные колонки. Работаем, как  на конвейере, подменяя друг друга, с небольшими перерывами на сон.

На станциях наполняем контейнеры очередными порциями воды: приповерхностной – из «протоки», глубинной – при помощи погружного насоса. Контейнеры стоят на шкафуте – участке открытой палубы в средней части судна, на «Келдыше» он смещён к правому борту. Здесь же трудятся гидробиологи, с которыми у нас общий интерес: донные осадки. Они извлекаются на поверхность при помощи лебёдки и специального черпака, именуемого на английский манер – «грабом». Задача нашей МГУшной группы – не прозевать момент и взять образцы для себя.

Очередная станция. Гидрологичка полна народу, все ждут подъёма розетты. Дверь в холодный ангар открыта, и сам ангар распахнут, поэтому большинство в куртках и шапках «команды Кусто» (точнее – Густафссона-Семилетова). Инна маркером рисует номера соответствующих батометров на пятилитровых пластиковых бутылях с ведёрными ручками для переноски, в четыре руки мы с ней быстро отберём нужные пробы. Александр смотрит на экран, куда передаются данные с розетты, и через микрофон даёт команды на бак:

– Десять метров майна.

– Десять метров майна, – отвечает в динамике голос работающего на лебёдке.

– Ещё пять метров майна.

– Ещё пять метров майна.

– Стой.

– Стою.

Кто-то из стокгольмцев спрашивает по-английски:

– Что означает «стою»?

Француженка Селин понимает по-русски. Переводит:

– Это что-то вроде «остаюсь на месте».

...Розетта поднята и возвращена в ангар. Пробы отобраны. Александр расслабленно прислоняется к лабораторному столу, он доволен хорошо выполненной работой. У Александра в руках мáтэ – отвар из листочков и веточек парагвайского падуба, который пьётся из деревянного расширяющегося кверху сосуда через трубочку – бомбилью. Неожиданно встретить в Арктике южноамериканский напиток. Добавив кипятка, Александр протягивает матэ мне. Я почти автоматически произношу по-испански:

– С большим удовольствием. Спасибо!

– Не за что, – на том же языке отвечает начальник гидрофизического отряда. У него яркая, запоминающаяся внешность: высокого роста, с конопляными волокнами подобранных на затылке длинных волос.

Разгадка тайны висит тут же, на стене лаборатории, в виде нарисованного от руки плаката. «Это элементарно, Ватсон! – произносит где-то внутри меня Шерлок Холмс голосом Василия Ливанова. – Александр ходил на «Келдыше» в Антарктику с заходом в Монтевидео». Этому рейсу, семьдесят девятому в истории «Келдыша», и посвящён плакат. «Вот откуда матэ, Ватсон!»

Сказывается сдвиг часовых поясов: рассвет наступает в три пятнадцать ночи, закат – где-то около полудня. Судно продолжает идти на север при встречной волне. Качаются кучевые облака в небе, круто взмывает и вновь куда-то проваливается пенный след за кормой... Проходят сутки. Закончив полигон, мы поворачиваем на восток, в направлении моря Лаптевых. Килевая качка сменяется бортовой.

Сегодня полнолуние.

– Девушки, вы уже приготовили мётлы?

– У нас они всегда наготове, – отвечает за всех Аня. Радуюсь нашему взаимопониманию.

Соня смеётся. Её обычно низкий, грудной голос при смехе рассыпается множеством звонких колокольчиков. Саша весело улыбается. Она более тихая, чем подруги, – по крайней мере, в моём присутствии, но я помню шутливую поговорку про тихий омут. Саша и Соня – однокурсницы, дипломницы химического факультета. Аня умело организует подруг, «старшáя» – зовёт её заместитель начальника экспедиции (меня он обычно встречает вопросом: «А банда твоя где?»). На месте отдела аспирантуры факультета я бы обязательно зачёл ей рейс на «Келдыше» в качестве педагогической практики.

«Андрей, вы, должно быть, святой, – сказал мне на днях электромеханик Роман. – Вы можете работать с тремя женщинами». Развеселил. Роман, у меня замечательные девчонки – красивые, умные и сплочённые. Как начальнику отряда, мне нужно только не мешать им работать, ведь в этом и состоит искусство руководить, как отмечал Сергей Петрович Капица.

А погода в ночь полнолуния становится всё более «ведьмовской»: начинается метель, над палубой кружатся липкие хлопья снега. Фелипе выходит на корму, вдыхает полной грудью холодный воздух:

– Обожаю снег!

Удивительный бразилец, влюблённый в Арктику.

Корма у «Келдыша» низкая, с легко снимаемым леерным ограждением, она специально спроектирована для спуска глубоководных аппаратов (в конце фильма «Титаник» именно отсюда Роза бросает за борт бриллиант). В нашем рейсе с кормы работают геологи, но сейчас здесь темно и безлюдно. Метель постепенно ослабевает, медленно стаивает снег на палубе, согретой дыханием океана. Облака расступаются, выглядывает круглая Луна – яркая и белая, она будто бы тоже заметена снегом. Я отправляюсь в радиорубку, чтобы сделать первый звонок на далёкую землю.

За иллюминатором – густая темнота ночи. Рубка расположена высоко, и качка в ней ощущается сильнее, чем внизу. Палуба уплывает из-под ног. Я сажусь в низкое кресло и лечу куда-то вместе с ним по размашистой траектории. Помощник капитана по радиосвязи на кнопочном аппарате набирает номер, передаёт мне трубку, а сам выходит за дверь.

– Алло! – Голос в телефоне звучит немного удивлённо: наверное, очень странный набор цифр высвечивает определитель номера.

– Привет! Это я.

Идут секунды ожидания, пока сигнал, преодолев ретранслятор и отразившись от спутника связи, достигнет адресата... и вот...

– Ой, привет!.. – Голос в трубке теплеет.

Встреча состоялась. Невидимый мостик через эфир соединил наши планеты.

Павел – океанолог из Владивостока, специалист по флуоресцентному анализу. В экспедиции он в отряде Вадима, их слаженный тандем мы в группе водной органики так и называем – «Вадим и Павел». Сейчас мы с Павлом стоим перед экраном возле гидрологички и обсуждаем предполагаемый отбор проб с поверхности моря. Сегодня третье октября. «Келдыш» продолжает идти на северо-восток, в направлении пролива Вилькицкого.

– Смотри, Пясинский залив вот он. – Забыв про компьютерную мышь, я тычу пальцем в экран. – Течение здесь на восток, значит, всё сносит отсюда – сюда...

Рядом с нами останавливается Александр и прерывает мои высокоучёные рассуждения:

– Я бы на вашем месте взял первую пробу прямо сейчас, пока мы на самом коротком расстоянии от устья. Если следы нефти остались, то обнаружены они будут, скорее всего, здесь.

Сказал – и пошёл дальше по своим делам. Мы с Павлом переглянулись и отправились одеваться. Встречаемся на палубе через пятнадцать минут, Вадима он предупредит.

Так начиналась наша эпопея с вёдрами.

Александр оказался пророком: ночью, работая на флуориметре, Павел в спектре первой же пробы забортной воды обнаружил слабые, но очень характерные сигналы нефтепродуктов. Утром на научно-техническом совете было принято решение брать пробы через каждые два часа, вплоть до мыса Челюскин – именно сюда направлена восточная ветвь Обь-Енисейского морского течения. Результаты получились уже не столь очевидными, как для первой пробы (Александр и тут оказался прав). Посмотрим, что покажут исследования на берегу.

В середине прошлого века голландский углехимик Дирк Виллем ван Кревелен предложил использовать двумерную диаграмму соотношений числа атомов кислорода, водорода и углерода, впоследствии названную его именем, для оценки геохимического происхождения и степени зрелости ископаемого топлива. Подход блестяще показал себя и при анализе любой другой природной органики, в особенности после появления масс-спектрометрии ионного циклотронного резонанса. Этот метод анализа, созданный Аланом Маршаллом и Мелвином Комисаровым в середине семидесятых годов, позволяет детектировать в составе органического вещества самых разных природных объектов – от рек и болот до метеоритов, – тысячи и даже десятки тысяч отдельных молекул. Нанесённые на диаграмму ван Кревелена, они образуют уникальные для каждого образца природной органики «молекулярные карты», на основании которых можно строить предположения о его происхождении и эволюции. Но масс-спектрометрический метод позволяет определять только то, что химики называют брутто-формулами молекул, ничего не говоря об их структуре. Для структурных исследований органического вещества применяется другой мощный метод – ядерного магнитного резонанса. Обе магнитно-резонансные техники, дополненные флуоресцентным методом анализа, и будут применяться в исследовании собранных нами образцов водной органики на молекулярном уровне.

Пятого октября в ночи проходим мыс Челюскин – самую северную оконечность евразийского материка, своеобразный «перевал». На берегу мигает маяк (совсем как в далёком тёплом Крыму на мысе Сарыч), ровно светят огни метеостанции. Основной район работ экспедиции лежит по ту сторону «перевала». Там расположены мелководные моря восточно-сибирского арктического шельфа – Лаптевых, Восточно-Сибирское, Чукотское. Под ними сосредоточено более восьмидесяти процентов всей существующей на планете подводной реликтовой мерзлоты, в которой законсервирован гигантский природный резервуар метана – потенциальный источник его эмиссии в атмосферу. Изучение его массированных выбросов из толщ донной мерзлоты арктического шельфа – одна из основных задач экспедиции.

Шестое октября, северная оконечность моря Лаптевых. Всё так же бегут навстречу студёные валы, всё так же поскрипывают старые переборки в каюте. Температура воздуха над морем опустилась ниже нуля. С   палуб снег убирают, но на трёх наших кубометровых контейнерах он лежит плотным слоем. На одном в снегу прочерчено сердечко, призванное своим видом согревать работающего на открытой палубе в арктическую стужу. «Это я нарисовала», – говорит Аня. В контейнере ещё остаётся литров двести фильтрованной и подкисленной воды, отобранной в Карском море, в районе впадения Оби. Длинный шланг из поливинилхлорида тянется к борту и уходит в иллюминатор палубой ниже. Там расположена наша фильтрационная лаборатория, жужжит перистальтический насос, без устали качая воду сквозь сдвоенные сорбционные колонки «конструкции Вэйчао». Два других «еврокуба» пока пусты, ждут своей очереди.

В ближайшие часы мы должны подойти к району залегания метановых гидратов – похожих на снег надмолекулярных соединений метана с водой, устойчивых при низких температурах и высоких давлениях. Глубина в первой точке – больше трёхсот метров, а значит, под нами уже не шельф. Океанический склон.

Распределяем предстоящие работы внутри команды водной органики.

– Девушки, уже хватит вам возиться в грязи. Давайте меняться: теперь я буду на «грабе», а вы помогайте Инне на розетте.

Время в ожидании начала нового полигона провожу, вытянувшись на койке с книжкой о Севастополе. Между собранием по распределению смен и сибаритством в каюте выхожу на палубу надстройки. Из темноты возникает чайка, разворачивается в полёте в свете судовых огней и снова скрывается в темноте, – как привет издалека – от тех, кто помнит и ждёт.

Рассвет приходит вскоре после полуночи, таков эффект сдвига часовых поясов. Вновь появляются чайки, их много в этом районе моря. Сопровождают судно, кружат рядом, скользят над самой водой. По-видимому, недалеко острова. Раньше, ещё в Карском море, работая на корме, наши гидробиологи видели касатку. Позже (а значит, восточнее) подплывал к судну и морж. Одиночка – а я думал, они перемещаются только стадами. Что его принесло? Наверное, надеялся, что угостят рыбой, но эти учёные вечно чем-то не тем заняты!

Восьмое октября. Экспедиция продолжает отрабатывать полигон. Сна не хватает. В плане – больше двадцати океанографических станций. Погода стоит тихая, в предутреннем (около девяти вечера по судовому времени) небе висит половинчатая Луна, левее неё – очень яркая Венера. Богиня любви и красоты с тревожным вниманием смотрит за происходящим на Земле...

Солнце описывает в небе короткую пологую дугу, и снова приходит ночь. В те часы, когда на баке не ведутся работы и прожекторы выключены, он становится самым тёмным местом на палубе – просто идеальным для того, чтобы в такую ясную ночь смотреть на звёзды. Они здесь не такие, как в средних широтах. Высоко стоят ковш Большой Медведицы и угловатый росчерк Кассиопеи, хорошо видны Близнецы. Полярная звезда мерцает практически в зените, а Вега, наоборот, смещена к горизонту... Судно приближается к последней станции на этом полигоне...

Стук в дверь каюты. Аня.

– Не спите? Приходите в конференц-зал, там сейчас вечер песен под гитару, вы там вообще «зажжёте»!

Признаться, я польщён такой оценкой моих исполнительских способностей. Иду «зажигать». Кто не спрятался, я не виноват.

Поднимаюсь в конференц-зал. Участники вечера уютно расположились в низких мягких креслах вокруг длинного стола. Свет приглушён. На столе – вино, виски. Немец Янек притащил русскую водку из шведских запасов. Хорошо сидим! Две гитары (одну из них принесла наша певунья Соня) передаются по кругу. Порядок такой: исполняешь две песни («два батометра», уточняют гидрологи) и передаёшь инструмент дальше. Через какое-то время он снова оказывается у тебя в руках, снова «два батометра»... – и так пока остаётся желание или что-то в репертуаре.

Одно из главных впечатлений вечера – это как много у нас здесь, на борту «Келдыша», хороших и очень талантливых людей. Вот Вадим, с которым мы черпали забортную воду. Он один из основных организаторов посиделок, способный экспромтом сыграть и спеть практически любую когда-либо слышанную им песню. Второй организатор – Евгений Владимирович, прекрасный гитарист и пианист, а заодно (по совместительству, что ли?) – сотрудник Норвежского института водных исследований. Периодически приезжая в Россию, он собирает своих московских аспирантов на борту судна и уходит с ними в очередной рейс.

Соня и Аня поют дуэтом, подглядывая текст песни в телефоне. Репертуар Вадима – это в основном русский рок. У Евгения Владимировича – бардовская песня, но не только. Например, сейчас «вторым батометром» у него идёт весёлая (судя по мотиву) песенка норвежского гнома. Жаль, я не знаю норвежского, а вот стокгольмские ребята что-то улавливают и весело переглядываются. Томичанка Лиза озорно и одухотворённо играет на укулеле и горланит песни на английском языке. На лице девушки – упоение каждым летящим мигом. Павел, атлетически сложенный механик «Келдыша», признаётся, что умеет играть на балалайке. Остаётся только пожалеть, что он не прихватил инструмент в рейс, – уверен, у них с Лизой получился бы очень интересный струнный дуэт.

Затерянный где-то на краю Земли, движется сквозь арктическую ночь корабль...

С севера обходим Новосибирские острова, продвигаясь в направлении острова Беннетта. Где-то здесь простиралась неуловимая Земля Санникова – не то остров, не то архипелаг, сложенный из мерзлоты. Последним – в конце позапрошлого века – её наблюдал на горизонте Эдуард Толль, посвятивший жизнь поискам загадочной земли. «Есть только миг между прошлым и будущим...» Сейчас от былого острова или архипелага осталась лишь подводная банка, и это означает, что таяние мерзлоты (сопровождаемое эмиссией метана) в этом районе Арктики продолжается уже больше ста лет.

Утро в Восточно-Сибирском море. На палубе лежат нерастаявшие остатки вчерашнего снегопада. Небо снова ясное, облака остались только вдоль линии горизонта – выпуклые кучевые нагромождения, местами лиловые, местами окрашенные лучами низкого солнца.

Всё дальше и дальше на восток, перелистываем дни и часовые пояса. Узкая полоса зари над океаном. Утро? Вечер? Или это полуденное солнце в преддверии зимы?.. И снова темно. Белёсая лента полярного сияния протянулась через чёрное небо. В багровой дымке заходит старая Луна, прячась среди рваных облаков. Сутки незаметно перетекают друг в друга, короткий день смешивается с долгой ночью, и не всегда можно точно сказать, когда произошло то или иное событие. Может быть, сегодня утром, а может, позавчера. Ускорился калейдоскоп дней.

Тринадцатое октября. В ночи прилетели две полярные совы и уселись на леере в носовой части судна, на полубаке. Где-то рядом острова Де-Лонга, – по-видимому, совы возникли оттуда, решив прокатиться с нами до материка.

К шести часам вечера по судовому времени подходим к очередному району работ. Сначала идёт его геофизическое обследование, пробоотбор начнём в полночь, когда здесь будет самый разгар дня. В море Лаптевых на север мы пересекали семьдесят восьмую параллель, а теперь забрались дальше всего на восток – за сто шестидесятый меридиан. После двенадцати часов работ в этом районе «Келдыш» пойдёт на юго-запад, к линии береговой эрозии между устьем Индигирки и проливом Дмитрия Лаптева. От первоначальных планов дойти до Чукотского моря или хотя бы до устья Колымы руководство экспедиции приняло решение отказаться: уже поджимают сроки, обратный путь может быть скован льдами.

Мы находимся на протяжённом мелководном шельфе Восточной Арктики. Глубина здесь не превышает пятидесяти метров, и метан в местах выхода (они называются «сипами», от английского «to seep» – просачиваться), не успевая раствориться в окружающих водах, поднимается к поверхности. Посреди свинцового оттенка моря из глубины вырастает пятно лазурно-голубой воды, вспениваясь множеством мелких, как в игристом вине, пузыриков газа. Зрелище очень красивое, но осознание происходящего окрашено тревогой. Донная мерзлота постепенно оттаивает, метан выходит на поверхность, и районы его эмиссии разрастаются.

На протяжении четвертичного периода содержание метана в нижних слоях атмосферы снижалось в длительные ледниковые эпохи и возрастало в более короткие межледниковые. Особенность последних полутора столетий в том, что за это время концентрация метана в нижних слоях атмосферы Земли достигла беспрецедентного уровня, в два-три раза превышающего обычный для межледниковых климатических эпох, при этом максимум наблюдается именно в арктическом регионе планеты. Сроки в полтора столетия говорят о том, что это явление не обусловлено промышленной деятельностью человека (или, по крайней мере, только ей), которая стала фактором планетарного масштаба меньше ста лет назад, – но от этого явление не становится менее грозным. По всей видимости, мы – свидетели начала качественно новой фазы в длительном изменении температурного режима подводной мерзлоты арктического шельфа в текущую межледниковую эпоху, начавшуюся около двенадцати тысяч лет назад. Эпоху, в течение которой на планете возникла цивилизация.

Рабочая палуба правого борта. За пультом лебёдки – Надежда из отряда гидробиологии, потомок знаменитой фамилии Римских-Корсаковых. «Я очень хотела попасть в этот рейс», – признавалась она мне ещё на погрузке. Мощный электромотор вращает катушку, разматывая стальной трос, погружной насос скрывается под водой. Вместе с Вэйчао, Фелипе и ребятами из отряда экологического мониторинга мы вытравливаем жёсткий армированный шланг, электрический кабель и линь, на ходу распутывая петли. Десять метров... двадцать… тридцать… Стоп! – Надежда переводит рычаг в нейтральное положение. Вэйчао давит клавишу выключателя, и танк на палубе заполняется придонной водой. Я поправляю съехавшую набекрень строительную каску.

После того, как насос вновь поднят на палубу, за борт отправляется «граб». Работой руководит Ольга, биолог из МГУ, о морских тварях, обитающих в донных осадках, она знает практически всё. Грунт в поднятом со дна «грабе» напоминает двуслойный пирог. Сверху лежит жидкий коричневый слой окисленных осадков, на вид – обыкновенная грязь. Горизонт под ним – почти чёрный, с синевато-серебристым отливом, по консистенции напоминающий хорошо взбитое желе. Лакомка Ольга называет его «мороженка». Из каждого поднятого «граба» при помощи большого шприца и обыкновенной ложки, позаимствованной в кают-компании, беру по два образца: верхнего и нижнего горизонтов, наполняю ими большие пластиковые пробирки с завинчивающимися крышками и убираю в морозильную камеру. Роль микробных сообществ этих осадков в формировании метана будет исследована уже на берегу.

Заканчивается долгий день тринадцатого октября, в лаборатории кипит работа. Инна, Фелипе, Вэйчао и Аня поглощены каждый своим делом и, конечно, ничего не подозревают. Подходит Соня, на её губах играет загадочная улыбка. Я поднимаю взгляд к настенным часам – время близится к полуночи. Пора! Выглядываю в коридор и вижу приближающиеся огни. Это Саша, она только что вышла из каюты и медленно идёт в нашу сторону. На большом блюде, которое Саша держит перед собой, красуется их с Соней совместное произведение – праздничный торт, уставленный зажжёнными свечами. Я делаю суровое лицо, хмурю брови и строго спрашиваю, есть ли разрешение капитана на работы с открытым огнём. Но Саша игнорирует столь глупый и явно неуместный вопрос, у неё сейчас ответственнейшая задача: донести блюдо с тортом так, чтобы не погасла ни одна свеча. Стрелки часов совмещаются на отметке «12», Саша входит в лабораторию.

– Аня! С днём рождения!

Плотным кольцом мы обступаем виновницу торжества. Высокая и очень стройная, она стоит среди нас и немного обалдело переводит взгляд от одного к другому...

И вот, желания загаданы, свечи погашены дуновением. Я достаю наш заранее припрятанный подарок: книгу Владислава Крапивина «Семь фунтов брамсельного ветра» – с удивительными иллюстрациями Евгении Стерлиговой. Одну из немногих, где главный герой – девчонка. Аня, кроме того, что вы прекрасны и мы вам от души желаем оставаться такой и впредь, вам посчастливилось родиться в один день с замечательным автором. Пусть он вас сопровождает в жизни. С этими словами я протягиваю наш подарок Ане.

Утром на одном из внутренних трапов меня останавливает Роман.

– Кажется, я вас ещё не поздравил с праздником.

– Это… с Покровом? – на всякий случай уточняю я.

– Да.

– Спасибо. И вас с праздником.

И мы идём дальше, каждый по своим делам.

Вечеринка, посвящённая дню рождения, смогла состояться только через сутки, когда был завершён очередной полигон работ и мы отфильтровали кубометр воды, отобранной из «протоки» возле устья Индигирки. Все собрались в трюме. Когда-то, в эпоху до персональных компьютеров, здесь был оборудован вычислительный центр судна. Название сохранилось – «ВЦ», – но пространство судовой молодёжью уже давно используется для других, рекреационных целей. Я приношу припрятанную бутылочку «Киндзмараули».

– What is it? – спрашивает Алиса из стокгольмской команды.

– Georgian wine.

– Georgian wine? It’s interesting!

И европейские ребята подтягиваются со своими уже опустевшими стаканами.

Играет медленная музыка. Я протягиваю руку Саше, она отвечает коротким кивком головы. «Лучшие движения я видел не на балах, а в повседневной жизни, – сказал как-то один аргентинский маэстро. – Там они самые естественные». Среди других пар мы плывём в полутёмном помещении «ВЦ», и под ногами в такт волнам и музыке раскачивается палуба.

Шестнадцатое октября. Обратный путь. Идём проливом Дмитрия Лаптева – между мысом Святой нос и островом Большой Ляховский, где недавно были найдены хорошо сохранившиеся останки пещерного медведя, пролежавшие сорок тысяч лет в мерзлоте. Ощущение того, что мы в море, исчезает, – быстрое встречное течение, скорее, напоминает стремнину какой-то широченной реки. «Река» мелкая и очень мутная из-за сильной береговой эрозии, фильтры забиваются моментально, приобретая густой зеленовато-бурый оттенок. За проливом, напротив дельты Лены, нас ждёт следующий масштабный полигон работ.

Совы летают на охоту на близкий берег и возвращаются на судно. Перелетают с носа на корму, где биологи моют образцы донной фауны, и с любопытством наблюдают за их работой. Удар приходит неожиданно: восемнадцатого октября, в самый разгар работ на полигоне, одна из сов внезапно и нелепо погибает, – должно быть, ударившись при посадке о нос качающегося на волнах судна. Я вижу её мёртвое тело, проносимое течением справа по борту. Вторая сова взмывает в небо и покидает нас на этот раз навсегда. Метель заметает белёсые волны. Печаль и тревога сконцентрированы в воздухе.

Девятнадцатое октября, День Лицея. И день основания в 1845 году Русского географического общества. В Москве три часа ночи, в море Лаптевых – разгар пасмурного дня. «Келдыш» движется от дельты Лены на север. В пелене мокрого снега лениво перекатываются молочно-серые валы с седыми гривами пены, дует промозглый, ледяной ветер. Стало ощутимо холоднее. Нижние палубы ещё греет океан, но на шлюпочной уже появляется натёчный лёд. Начальник экспедиции говорит, что в проливе Вилькицкого, возможно, нас уже встретит мелкий рыхлый лёд – шуга, а среди участников появляются признаки усталости от похода и стремление домой.

Двадцатое октября, безлунная ночь на самой верхней палубе – навигационном мостике. Над горизонтом красновато-песчаным отливом сияет Юпитер. Догорают густо-зелёные сполохи северного сияния. Небо чернеет, вновь разгораются звёзды.

– Мы в Сибири! Фантастика! – восклицает Инна.

Непривычно расположенные знакомые контуры созвездий пересекаются траекториями летящих спутников: один, второй, третий… – сколько же их кружит над Землёй! А далеко внизу, подсвеченные судовыми огнями, бегут длинные извилистые гребни волн.

Двадцать первое октября. Завершаем полигон. На завтра остаётся только какая-то незапланированная метановая станция, а потом – путь домой.

Сортируем образцы в лаборатории.

– Инна, а ты знаешь, что твоё имя очень распространено в России?

– Да? Интересно... – Инна поправляет падающую на глаза тонкую чёрную прядь. – Меня назвали в честь бабушки. Правда, заменили в имени одну букву: бабушку звали Инга. Это имя тоже известно в России?

– Да, – отвечаю я. – Но не столь популярно, как твоё.

И мы снова возвращаемся к работе.

В конференц-зале сегодня снова вечер песни. Вадим и Евгений в две гитары исполняют «Контрабандистов» на стихи Багрицкого. Яркие стихи, полные живой жизни, – если бы только не сомнительная строка про «кровь человечью». Но из песни слова не выкинуть.

Дни похожи один на другой. Бесконечное море, вздымающиеся и опадающие волны во все стороны до горизонта под пасмурным небом. Местами серая мгла сгущается в чёрно-лиловые тучи – там бушует снежная буря.

Двадцать второго октября происходит первая встреча со льдами. Наконец-то! Иначе название океана – Северный Ледовитый – звучит как-то ненатурально. Айсберг с голубым отливом свежих ледовых сколов остаётся справа по борту, волна с плеском бьётся о его подножие. Старпом говорит, что в проливе Вилькицкого много льдов. Где-то там дежурят ледоколы, развивающие скорость 20-25 узлов, однако в последние годы сезон, когда требуется их помощь, стал короче, – Арктика теплеет.

Но зима всё равно близится. В контейнере на открытой палубе подкисленная морская вода покрывается всё утолщающейся ледяной коркой. Замерзает шланг, соединяющий контейнер с колонками в лаборатории, и его приходится отогревать, поливая кипятком из чайника.

В проливе Вилькицкого мы задерживаемся. Здесь отряд гидробиохимии берёт пробы на микропластик, и по внутренней связи экипаж «Келдыша» и экспедицию поздравляют с юбилейной – семитысячной – океанографической станцией, отработанной судном за всю его биографию.

Сплошные льды нас встретили в Енисейском заливе. Ночью «Келдыш» влетел в них на скорости девять-десять узлов и до рассвета ломал корпусом ледяную корку. Наутро вышла из строя система отбора забортной воды, и от работ в устье Енисея окончательно пришлось отказаться. Идём на запад сквозь обширные, искрящиеся в лучах утреннего солнца поля шуги. Высокое небо отражается в океане, колышется в такт пологим волнам, и корабль скользит по тонкой зеркальной грани между облаками вверху и внизу.

На пути к Карским воротам погода снова меняется, восточный ветер усиливается до штормового. Судно качает, громко скрипят переборки. Через запотевший иллюминатор видна встающая и опадающая мощными валами поверхность моря. В каюте у девушек волна бьёт в иллюминатор.

Приходит ночь. Шторм бушует. На ходовом мостике бушует старпом.

– Это кто там из экипажа с голым торсом с фонариком разгуливает на полубаке??!! – гремят по внутренней связи его гневные слова. – Соображать надо! Порывы ветра до двадцати восьми метров в секунду! Вас сдует к чёртовой матери за борт, и никто вас больше не найдёт.

Понятно. Ребята решили охладиться после сауны. Я даже догадываюсь, кто это.

Но самый сильный шторм разыгрался в ночь на первое ноября, – как и полагается, на самайн, к тому же совпавший с полнолунием. В Баренцевом море ветер зашёл с северо-запада и бил в правую скулу судна. Волна подкатывала под днище, судно валилось сначала на один борт, затем на другой, все предметы в каюте пришли в движение. К середине ночи облака разошлись – и полная Луна освещала бурное море, заливая его призрачным светом.

Затихло к утру. «Келдыш» вошёл в Белое море. Иван – третий помощник – проводит для желающих экскурсию на ходовой мостик. Демонстрирует экраны радаров, работу руля, обсуждаем с ним сигнальные флаги. Иван проходил практику на «Крузенштерне» и может рассказать много интересного.

Второго ноября появился берег – низкий, с длинными песчаными наносами, поросший хвойным лесом. Температура воздуха – восемь градусов тепла («жара!» – комментирует старпом). Постепенно надвигается город, – такой южный, приморский, почти что курортный город Архангельск. Недавний шторм загнал в порт все суда, и больше суток мы будем ждать на рейде, пока освободится причал, – но экспедиция подходит к концу. Пройдены шесть тысяч морских миль, пять морей, с собой везём сотни образцов, богатство впечатлений и нового опыта.

Лично для меня главным итогом этого похода в Арктику стало подтверждение одной давней истины, которую уже век назад открывал для себя де Сент-Экзюпери. Люди разных стран, оказавшись в соответствующих условиях, легко и быстро возвращаются к незамутнённому истоку нашей общей человечности, – к соразмерной человеку жизни без информационных вирусов и «геополитики», без «экономики дофамина» и «экономики процента», без хронического стресса и бесконечной гонки ради того, чтобы только не отстать. Возвращаются к живому общению, к порой тяжёлой, но спокойной и понятной работе. Значит, у нас неплохие шансы на будущее, ведь наша планета – это тоже один большой корабль, космический, с общей для всех судьбой.

Андрей КОНСТАНТИНОВ, старший научный сотрудник химического факультета МГУ имени М.В.Ломоносова